Стихия Света | сломал ребро во время выброса
Посмотрела я вчера "Черного лебедя". Ну, не зря я на него хотела. Неплохой фильм. Правда, откровения не случилось - но такое у меня нечасто.
Натали Портман там хорошая, хоть роль ей и не по возрасту, увы.
Есть две восхитительно эротичные сцены, а также одна эротическая - да, это не одно и то же.
А вот зато повешу рецензию на него, которая мне понравилась еще несравненно больше самого фильма.
Автор - Сквонк с afisha.ru.
очень-очень много текста за авторством незнакомого мужика, варнинг!Пересмотрел. И, кажется, понял, почему взрослые люди воротят от него нос. Аронофски снял эстетское эмо-кино. И, простите, не о балете, стремлении к совершенству, красоте, жертвенности и прочих высоких материях искусства. Это кино о девочке и про девочку. Кино, телепортирующее зрителя в ее восприятие реальности, в то, как она дышит, куда смотрит, чего боится. Именно поэтому вокруг творится черт знает что. Дело даже не в безумии героини или материнской власти. Камон, вот эти «мне уже не 12 лет!» и нервные хлопанья дверьми – они традиционно подростковые. «Черный лебедь» это фильм об экстремальном взрослении человечка, которому следовало бы взрослеть иначе. Окукликвшаяся бабочка дышала спертым воздухом уютной девичьей, задыхалась в плюшевых мишутках и общалась с миром в коммуникации «маленькая девочка – огромный страшный пытающийся переломать меня мир». Завернутая в мысли, закрытая в себя, вытолкнувшая куда-то в глубину своих всевозможных демонов, она пользовалась построенном с рождения хрустальным инфантильным (простите за это слово, но оно в этом фильме важно) мирком. Знала в нем каждую комнатку, каждую ступеньку, каждый повешанный в комнатах и на лестницах гобелен. Perfect. Ее мир это "совершенное кино" девочки, невинной, «детской», как бы еще девственницы, которой остался небольшой шаг до женщины. Но не в ее силах его было совершить, ведь у нее очень пустой мир, холодный, глянцевый. Мир, где она еще никого никогда не любила. Аронофски понял, что персонаж Натали Портман с ее детским видением мира отлично помещается в мир балета, с его графическими выпуклыми «добром» и «злом», черным и белым, невинностью и опытом. Мраморной скульптурой Нина выросла до своего возраста под стеклянным колпаком. Оттачивая свои движения, зная звук скрежета балетного башмачка, силу направленного на нее света, она физически не знала другого мира. И не желает знать.
Во второй раз меня уже не коробила никакая пошлость, кособокость, кривозеркальность кинематографического мира, вычурность и какая-то наивность происходящего, потому что я для себя понял, про что/про кого снимал Аронофски. И не смотреть на ту, про кого он снимал, было нельзя – на пальцах одной руки можно пересчитать кадры, снятые отдельно от персонажа, вне ее. Большая же часть сцен – сетка мира, видимая ею, и только ею. И через ее восприятие попадающая к нам на киноэкран. И инфантильно понятая жертвенность, гиперболизация и немыслимая, до тошноты, простота метафор – они от девочковости Нины. Она иначе не способна понимать – по-взрослому – она видит вот так, и вот так чувствует. Это чувство неповзрослевшей девушки, у которой гораздо больше общего с 15-летней эмогерл, чем с ее коллегами по кордебалету. Ну, как думают инфантильные молодые люди? Да так и думают, прямолинейно. Положить на себя на алтарь искусства? – Каждое слово на вес золото: положить, так положить. Вот превратиться действительно в лебедя и станцевать так, чтобы ахнули все, думает героиня в глубине души. Нужна темная половина? Сейчас достанем. Как достать? Подрочить утром? Подрочу, и демон вылезет из заточения. Нина, разве что, не заговаривает себя и не шепчет ночами, чтобы вытащить себя темную наружу. Это же очень сказочное понимание всего того, о чем ей говорит учитель. Волшебное. Простое и мифическое. Как черное и белое, как кровь и зеркала, как темные двойники. Она выросла внутри сказочных координат, и видит и думает она такими же категориями. У «Черного лебедя», к слову, больше общего с готикой и декадансом, чем со всем киношным XX веком. С «Вильямом Вильсоном» По, с «Портретом Дориана Грея» Уайлда. И ранним Гофманом, которого клинило на чистоте искусства и размывании границ между театральной действительностью и реальностью. А все, что кажется современному зрителю джалло-приемами или игрой в постмодерн – это чистый постмодерн, конечно, но только реально существующий в голове ребенка. Вот она так видит, да. Темный Лебедь, белый Лебедь, перевоплощение по-настоящему, трансформация - так физическая. От винта, короче.
Идеальным саундтреком к «Черному лебедю» были бы классические пластинки Depeche Mode. Холодная, лощеная, глянцевая, гиперэмоциональная и юношеская музыка - когда, кажется, что танцуешь на осколках разбитого зеркала в закрытой комнате - отчаянно и безнадежно. И эта эмо-пошлость, и резкие нервные переходы, и пафосная финальная часть – все совсем не ради жанра и формы. Ну, я ждал, например, когда появится сигарета, ну, как же: сигарета - это взросление! Болтовня с мальчиками в кафе и дэнс-дэнс-дэнс – cool! Запереться от мамочки с подружкой и повыделываться в нижнем белье - мечта тинейджера. «Черный лебедь» это эмо-кино, потому что рассказывает о совершенно инфантильном понимании действительности, искусства, красоты, театра и темной стороне личности. Нина взрослеет за пару месяцев на автопилоте, ей надо для дела, чтобы сыграть. Но у нее ничего не получаеттся. Там же в начале Кассель говорит, чтобы вытащить принцессу из лебедя надо, чтобы случилась любовь. А какая уж тут любовь у Нины, не смешите. Она же по-прежнему играется в куклы, только на балетной сцене. Это такой эстетский вариант барби-дома. В общем, Нине, разумеется, не до любви.
И кино даже не о любви к красоте (хотя при формальной некрасивости это безумно прекрасное кино, правда). Кино о взрыве. О взрыве маленьком, нарастающем, длительном, происходящим внутри героини, которой срочно понадобился ее собственный демон. Демон, которого она не хочет, от которого всеми руками отбивается, но который ей необходим – «искусства ради». И этот нарастающий гул, точно преодолевают звуковой барьер, он передается зрителю. Вот эта нервная буря, ломающая девочку (в буквальном смысле трансформируя и корежа идеальное создание), она в финальной части просто сжирает ее (и меня как зрителя) изнутри. Впродолжении фильма прямо чувствуется, как и когда героиня преодолевает барьер за барьером в себе, круша создаваемое и лелеемое до сих пор внутреннее я, хрупкое, закомплексованное, интровертное, закрытое, замкнутое на себя. Красивое и эльфийское. Первая граница, вторая, третья... И вот там, где летчики встречают темного призрака, героиня Портман в бессильной ярости бьет зеркала. Потому что все ее ребяческие наивные попытки разбиваются о гипсовый потолок "правильной девочки". А потом случается то, что должно было случиться - Mach3, кровь и "танец на разбитых зеркалах". Девочка хрипит, сходит с ума, режет воздух осколками, и теперь уже ей доступна, кажется, высочайшая ступень мастерства, там, где чисто, светло, иначе дышится, и ярче блестит звезда.
Ну, можно, конечно, сказать, что кино о безумии (формально-то оно так и получается). Но, я считаю, скорее о безумии, порожденном обжигающим столкновением нежного бархатного бабочкового тела Психеи с необходимостью со всей этой детскостью расстаться. И то, что Аронофски поместил эту простенькую историю в мистические завораживающие джалло-декорации и нарезал ее в эстетский скрэп-бук – в этом, по-моему, его гениальность и состоит. Так об этом, о том, через что проходят многие подростки и молодые люди, с привлечением символов и поп-мотивов, аллюзий и жанровых фишек, еще никто не снимал. Он разложил простую историю на элементарные мифологические составляющие, явления и феномены коллективного бессознательного, и тем самым, как на мой взгляд, обнажил, вывернув наизнанку, душу героини. Каждое движение души, черточка опасения, штришок страха, капелька любви, росчерк ревности и рана борьбы с конкуренткой (на самом деле, с самой собой – только «совсем другой») здесь визуализированы в конкретные образы. И уж на что, казалось бы, избитый образ «совсем другой» девочки, ее второй, откуда-то оттуда, из темноты, из башни или из глубокого и до сих пор запертого колодца. Но - «Черный лебедь», «Лебединое озеро», Чайковский. Спасибо, сказали авторы, ничего не надо изобретать, достаточно преломить эти факты искусства в сознании невинной девочки, завороженной «песнями опыта», внимающей последним затаив дыхание. Порезать готику и декаданс стеклышками в эмо-лоскуты
Я окончательно вот так понял фильм (на понимании не настаиваю, каждому свое), когда увидел финальную трансформацию. Ну, конечно! Зрители обвиняют Даррена Аронофски в детской пошлости, в какой-то смешной символике, занося в протокол ненужные спецэффекты, джалло-приемы, неполучившуюся триллер-стори. Но они, по-моему, не понимают, что сам финал – он, скорее, не Даррена Аронофски, он Нины. Это же выглядит все бесконечно трогательно и жалко, когда девочка в страхе, что не справится, в ярости на саму себя, что слажала, поступает так, а не иначе. А потом, потом, как в сказке да, как в каком-нибудь музыкальном клипе 1990-х, выбежать на сцену, чтобы станцевать, как она считает, шедевр, и всей ей будут рукоплескать, а она лишь, улыбаясь, красивой сигмой выгибаясь, поприветствует зрителей крылом. И упадет раненой, как где-нибудь у Гофмана, а еще лучше у Ганса Христиана Андерсона, под оглушительные апплодисменты публики, да! Еще бы розовые лепестки с потолка красиво падали на белую перину! «Как в кино». Ни капельки не повзрослевшая, так и не вызвавшая к реальности настоящую вторую половинку себя, она придумывает себе мистическую "совсем другую", чтобы заколоть ее портрет или сразиться с ней один на один на сцене. 100 минут девочка играла во все это, медленно, но верно сходя с ума, совершенно серьезно относясь к правилам игры. И она, правда, в этой игре уж точно была совершенна, как она и шептала себе под нос в финале. Да, perfect girl. Бабочка вылетела, но не из невинности в опыт взрослой жизни, а из игры в страшный смертельно-белый слепящий свет прожекторов.
Честно говоря, во второй раз мне было почти физически больно смотреть последние 10 минут. Глаза б мои этого не видели.
Натали Портман там хорошая, хоть роль ей и не по возрасту, увы.
Есть две восхитительно эротичные сцены, а также одна эротическая - да, это не одно и то же.
А вот зато повешу рецензию на него, которая мне понравилась еще несравненно больше самого фильма.
Автор - Сквонк с afisha.ru.
очень-очень много текста за авторством незнакомого мужика, варнинг!Пересмотрел. И, кажется, понял, почему взрослые люди воротят от него нос. Аронофски снял эстетское эмо-кино. И, простите, не о балете, стремлении к совершенству, красоте, жертвенности и прочих высоких материях искусства. Это кино о девочке и про девочку. Кино, телепортирующее зрителя в ее восприятие реальности, в то, как она дышит, куда смотрит, чего боится. Именно поэтому вокруг творится черт знает что. Дело даже не в безумии героини или материнской власти. Камон, вот эти «мне уже не 12 лет!» и нервные хлопанья дверьми – они традиционно подростковые. «Черный лебедь» это фильм об экстремальном взрослении человечка, которому следовало бы взрослеть иначе. Окукликвшаяся бабочка дышала спертым воздухом уютной девичьей, задыхалась в плюшевых мишутках и общалась с миром в коммуникации «маленькая девочка – огромный страшный пытающийся переломать меня мир». Завернутая в мысли, закрытая в себя, вытолкнувшая куда-то в глубину своих всевозможных демонов, она пользовалась построенном с рождения хрустальным инфантильным (простите за это слово, но оно в этом фильме важно) мирком. Знала в нем каждую комнатку, каждую ступеньку, каждый повешанный в комнатах и на лестницах гобелен. Perfect. Ее мир это "совершенное кино" девочки, невинной, «детской», как бы еще девственницы, которой остался небольшой шаг до женщины. Но не в ее силах его было совершить, ведь у нее очень пустой мир, холодный, глянцевый. Мир, где она еще никого никогда не любила. Аронофски понял, что персонаж Натали Портман с ее детским видением мира отлично помещается в мир балета, с его графическими выпуклыми «добром» и «злом», черным и белым, невинностью и опытом. Мраморной скульптурой Нина выросла до своего возраста под стеклянным колпаком. Оттачивая свои движения, зная звук скрежета балетного башмачка, силу направленного на нее света, она физически не знала другого мира. И не желает знать.
Во второй раз меня уже не коробила никакая пошлость, кособокость, кривозеркальность кинематографического мира, вычурность и какая-то наивность происходящего, потому что я для себя понял, про что/про кого снимал Аронофски. И не смотреть на ту, про кого он снимал, было нельзя – на пальцах одной руки можно пересчитать кадры, снятые отдельно от персонажа, вне ее. Большая же часть сцен – сетка мира, видимая ею, и только ею. И через ее восприятие попадающая к нам на киноэкран. И инфантильно понятая жертвенность, гиперболизация и немыслимая, до тошноты, простота метафор – они от девочковости Нины. Она иначе не способна понимать – по-взрослому – она видит вот так, и вот так чувствует. Это чувство неповзрослевшей девушки, у которой гораздо больше общего с 15-летней эмогерл, чем с ее коллегами по кордебалету. Ну, как думают инфантильные молодые люди? Да так и думают, прямолинейно. Положить на себя на алтарь искусства? – Каждое слово на вес золото: положить, так положить. Вот превратиться действительно в лебедя и станцевать так, чтобы ахнули все, думает героиня в глубине души. Нужна темная половина? Сейчас достанем. Как достать? Подрочить утром? Подрочу, и демон вылезет из заточения. Нина, разве что, не заговаривает себя и не шепчет ночами, чтобы вытащить себя темную наружу. Это же очень сказочное понимание всего того, о чем ей говорит учитель. Волшебное. Простое и мифическое. Как черное и белое, как кровь и зеркала, как темные двойники. Она выросла внутри сказочных координат, и видит и думает она такими же категориями. У «Черного лебедя», к слову, больше общего с готикой и декадансом, чем со всем киношным XX веком. С «Вильямом Вильсоном» По, с «Портретом Дориана Грея» Уайлда. И ранним Гофманом, которого клинило на чистоте искусства и размывании границ между театральной действительностью и реальностью. А все, что кажется современному зрителю джалло-приемами или игрой в постмодерн – это чистый постмодерн, конечно, но только реально существующий в голове ребенка. Вот она так видит, да. Темный Лебедь, белый Лебедь, перевоплощение по-настоящему, трансформация - так физическая. От винта, короче.
Идеальным саундтреком к «Черному лебедю» были бы классические пластинки Depeche Mode. Холодная, лощеная, глянцевая, гиперэмоциональная и юношеская музыка - когда, кажется, что танцуешь на осколках разбитого зеркала в закрытой комнате - отчаянно и безнадежно. И эта эмо-пошлость, и резкие нервные переходы, и пафосная финальная часть – все совсем не ради жанра и формы. Ну, я ждал, например, когда появится сигарета, ну, как же: сигарета - это взросление! Болтовня с мальчиками в кафе и дэнс-дэнс-дэнс – cool! Запереться от мамочки с подружкой и повыделываться в нижнем белье - мечта тинейджера. «Черный лебедь» это эмо-кино, потому что рассказывает о совершенно инфантильном понимании действительности, искусства, красоты, театра и темной стороне личности. Нина взрослеет за пару месяцев на автопилоте, ей надо для дела, чтобы сыграть. Но у нее ничего не получаеттся. Там же в начале Кассель говорит, чтобы вытащить принцессу из лебедя надо, чтобы случилась любовь. А какая уж тут любовь у Нины, не смешите. Она же по-прежнему играется в куклы, только на балетной сцене. Это такой эстетский вариант барби-дома. В общем, Нине, разумеется, не до любви.
И кино даже не о любви к красоте (хотя при формальной некрасивости это безумно прекрасное кино, правда). Кино о взрыве. О взрыве маленьком, нарастающем, длительном, происходящим внутри героини, которой срочно понадобился ее собственный демон. Демон, которого она не хочет, от которого всеми руками отбивается, но который ей необходим – «искусства ради». И этот нарастающий гул, точно преодолевают звуковой барьер, он передается зрителю. Вот эта нервная буря, ломающая девочку (в буквальном смысле трансформируя и корежа идеальное создание), она в финальной части просто сжирает ее (и меня как зрителя) изнутри. Впродолжении фильма прямо чувствуется, как и когда героиня преодолевает барьер за барьером в себе, круша создаваемое и лелеемое до сих пор внутреннее я, хрупкое, закомплексованное, интровертное, закрытое, замкнутое на себя. Красивое и эльфийское. Первая граница, вторая, третья... И вот там, где летчики встречают темного призрака, героиня Портман в бессильной ярости бьет зеркала. Потому что все ее ребяческие наивные попытки разбиваются о гипсовый потолок "правильной девочки". А потом случается то, что должно было случиться - Mach3, кровь и "танец на разбитых зеркалах". Девочка хрипит, сходит с ума, режет воздух осколками, и теперь уже ей доступна, кажется, высочайшая ступень мастерства, там, где чисто, светло, иначе дышится, и ярче блестит звезда.
Ну, можно, конечно, сказать, что кино о безумии (формально-то оно так и получается). Но, я считаю, скорее о безумии, порожденном обжигающим столкновением нежного бархатного бабочкового тела Психеи с необходимостью со всей этой детскостью расстаться. И то, что Аронофски поместил эту простенькую историю в мистические завораживающие джалло-декорации и нарезал ее в эстетский скрэп-бук – в этом, по-моему, его гениальность и состоит. Так об этом, о том, через что проходят многие подростки и молодые люди, с привлечением символов и поп-мотивов, аллюзий и жанровых фишек, еще никто не снимал. Он разложил простую историю на элементарные мифологические составляющие, явления и феномены коллективного бессознательного, и тем самым, как на мой взгляд, обнажил, вывернув наизнанку, душу героини. Каждое движение души, черточка опасения, штришок страха, капелька любви, росчерк ревности и рана борьбы с конкуренткой (на самом деле, с самой собой – только «совсем другой») здесь визуализированы в конкретные образы. И уж на что, казалось бы, избитый образ «совсем другой» девочки, ее второй, откуда-то оттуда, из темноты, из башни или из глубокого и до сих пор запертого колодца. Но - «Черный лебедь», «Лебединое озеро», Чайковский. Спасибо, сказали авторы, ничего не надо изобретать, достаточно преломить эти факты искусства в сознании невинной девочки, завороженной «песнями опыта», внимающей последним затаив дыхание. Порезать готику и декаданс стеклышками в эмо-лоскуты
Я окончательно вот так понял фильм (на понимании не настаиваю, каждому свое), когда увидел финальную трансформацию. Ну, конечно! Зрители обвиняют Даррена Аронофски в детской пошлости, в какой-то смешной символике, занося в протокол ненужные спецэффекты, джалло-приемы, неполучившуюся триллер-стори. Но они, по-моему, не понимают, что сам финал – он, скорее, не Даррена Аронофски, он Нины. Это же выглядит все бесконечно трогательно и жалко, когда девочка в страхе, что не справится, в ярости на саму себя, что слажала, поступает так, а не иначе. А потом, потом, как в сказке да, как в каком-нибудь музыкальном клипе 1990-х, выбежать на сцену, чтобы станцевать, как она считает, шедевр, и всей ей будут рукоплескать, а она лишь, улыбаясь, красивой сигмой выгибаясь, поприветствует зрителей крылом. И упадет раненой, как где-нибудь у Гофмана, а еще лучше у Ганса Христиана Андерсона, под оглушительные апплодисменты публики, да! Еще бы розовые лепестки с потолка красиво падали на белую перину! «Как в кино». Ни капельки не повзрослевшая, так и не вызвавшая к реальности настоящую вторую половинку себя, она придумывает себе мистическую "совсем другую", чтобы заколоть ее портрет или сразиться с ней один на один на сцене. 100 минут девочка играла во все это, медленно, но верно сходя с ума, совершенно серьезно относясь к правилам игры. И она, правда, в этой игре уж точно была совершенна, как она и шептала себе под нос в финале. Да, perfect girl. Бабочка вылетела, но не из невинности в опыт взрослой жизни, а из игры в страшный смертельно-белый слепящий свет прожекторов.
Честно говоря, во второй раз мне было почти физически больно смотреть последние 10 минут. Глаза б мои этого не видели.